Техники судьбы

Юлия · 26.10.2025

– Для дачи показаний приглашается Виктор Царев, в некоторых кругах более известный как пианист, – прочел с листа председатель.

Двери открылись, и, как только тень человека упала на паркет, зал заполнили громкие аплодисменты. Через секунду пианист возник во всей красе, и волна оваций усилилась.

– Прекратить! Прекратить, я сказал! – слова председателя захлебывались в этом оркестре человеческой благодарности.

Скромный мужчина шел между рядов и застенчиво пожимал протянутые ему руки.

Председатель хотел снова отрубить звук в зале, но, заметив, что даже его секретарь рукоплещет с глупой улыбкой, передумал и дождался, пока шум стихнет сам собой.

Пианист

Методики работы, техники, приемы и способы воздействия на судьбу рождаются и совершенствуются в специальных отделах Бюро судеб на протяжении всей его истории. В библиотеке Бюро хранится более семнадцати сотен обучающих томов, охватывающих путь «от теории к практике» и созданных ведущими специалистами в области коррекции судеб. Однако полки библиотеки постоянно пополняются новыми материалами, ведь процесс познания не имеет границ.

Если вы стремитесь стать подлинным мастером редактирования судеб и желаете узнать, как с помощью одного простого носка можно низвергнуть целую цивилизацию или как запах полироли способен заставить императора освободить миллионы людей от оков рабства; если вас интригует, как обыкновенное яблоко может стать не только вареньем или сидром, но и перевернуть представление человечества о Вселенной, то двери библиотеки Бюро открыты для вас.

Как уже было сказано, методики разрабатывают специалисты, но подлинные идеи зачастую принадлежат не им. Лишь обычный работяга, оказавшись лицом к лицу со своим клиентом, способен найти поистине уникальный способ воздействия на судьбу.

Рекламное объявление в ежедневнике «Абитуриент судьбы. 1976 год»

– Вить, вот мы с тобой уже сколько лет знакомы? Тридцать? – спросил Сема, открывая банку сайры.

– Двадцать семь, – поправил Царев и смахнул хлебные крошки со стола.

– Ну не суть. И вот за это время я сменил три профессии, построил и сжег до основания четыре бизнеса, женился, развелся, снова женился, а ты все по пианине стучишь…

– Ну так я же пианист.

– И какой! – с воодушевлением сказал Сема, намазывая масло на хлеб. – Когда ты играешь, у меня аж сердце замирает! Жить хочется, ну или умереть… Но не кормит же музыка, как я погляжу?

– Не кормит, – безнадежно подтвердил Царев и окинул взглядом маленькую серую кухоньку с видом на трамвайное депо. – Хотя я сам виноват. Надо просто быть чуть напористее и…

– Да-да-да, напористее, – перебил его друг, – это понятно. Но все равно же гроши платят. А у меня есть для тебя предложение, которое ты, как творческий человек, оценишь, – уже разливая горькую по кружкам сказал Сема. – Я тебе не рассказывал, но вот уже пять лет я тружусь в конторе, о которой ты, я уверен, никогда не слышал и вряд ли услышишь где-то еще… – Сема кивнул самому себе и выпил, не чокаясь с товарищем.

Царев тоже выпил и смиренно ждал, когда друг продолжит. Проведя годы за клавиатурой массивного инструмента, он осознал, что ноты могут выразить мысль гораздо точнее и глубже, чем слова. Поэтому чаще он предпочитал молчать, если не мог сыграть в ответ.

– Я стал важным человеком, по-настоящему важным! – Сема облизал губы и торжественно, но вполголоса, словно это большой секрет, заявил: – Я работаю на саму Судьбу! От моих действий буквально зависит, будет человек счастлив или нет. Умрет или будет жить. Найдет себя или потеряет.

– В столовку, что ли, нашу устроился поваром? – поморщился Царев, вытирая рот.

– Дурак ты, – обиделся Сема. – Говорю же, на Судьбу тружусь.

Он достал из кармана смятую бумагу и разгладил на столе. Это была зарплатная квитанция, где Витя заметил хорошенькую сумму и необычную печать ОАО «Техники Судьбы».

– Странное название. Чем занимаетесь? – спросил Царев, откусывая от бутерброда.

– Вить, ты вроде не дурак, консерваторию окончил. Или тебе эти твои си-бемоли окончательно мозг прогрызли?

Царев обиделся и начал убирать скудное пиршество со стола.

– Погоди, не дуйся, я покажу, – схватил его за руку друг и, закинув в рот какую-то таблетку, растворился в воздухе.

– Вот что бывает, когда берешь оплату за репетиторство водкой…

Царев даже не подозревал, чем закончится его скромный прием по случаю увольнения из театра, где он еле сводил концы с концами последние пять лет. Сема против воли напоил его какой-то странной микстурой, от которой Царев протрезвел, научился летать, исчезать и попадать в квартиры через закрытые окна. Вместе они облетели за ночь три семьи, за которыми, по словам Семена, тот был закреплен и которым выстраивал судьбу на грядущие сутки: немного передвигал мебель, прятал обувь, менял время на часах, перенаправлял деньги с карт в неизвестных направлениях и портил сновидения.

– Ну как тебе? – спросил Сема, когда город проснулся и люди начали попадать в ситуации, заранее смоделированные техником судьбы.

– Это какое-то колдовство, да? – спросил Царев, все еще не верящий в чудеса прошедшей ночи.

– Да какое колдовство… Обычные препараты, одобренные Минздравом, – цокнул языком старый друг.

– Но зачем ты мне это показал?

– У меня на участке вакансия открылась, я решил тебе предложить. У нас сейчас кое-какие перемены намечаются. Ходят слухи, что грядут увольнения, а тут местечко появилось… Считай, удача. Есть время подумать до вечера.

Он похлопал друга по плечу, выбив из него ночную пыль, и отправился восвояси – на этот раз через обычную дверь, а не через окно, как делал всю ночь.

Возбужденный Царев так и не смог уснуть. Он проверил давление, температуру и сдал экспресс-анализ крови. Никаких отклонений от нормы, не считая чуть повышенного холестерина. Получалось, что все было взаправду.

Весь день он провел, крутясь возле инструмента: натирал его специальным полиролем, очищал клавиши и гладил педали, но не играл. Витя чувствовал себя предателем, который вот-вот согласится променять любимого друга и свои принципы на какую-то странную, но хорошо оплачиваемую работу, никак не связанную с музыкой. Но решение надо было принять. Царев поставил стул, открыл крышку пианино, закрыл глаза и наугад опустил все десять пальцев на клавиатуру. Зазвучал Брамс.

– Что ж, так тому и быть, – заключил вслух Царев и, доиграв сонату, оделся, обулся и побрел на остановку.

Как и сказал Сема, вакантное место действительно было. У молодого и не слишком успешного в жизни оператора кол-центра Яны Клюквиной умер ее техник судьбы. Да, так бывает, техники же – обычные люди. А обычные люди не могут останавливать лбом пули, бетонные блоки и поезда без последствий для своего здоровья. Техник Клюквиной заигрался с собственной судьбой и, пытаясь проделать все это одновременно, не выжил.

В Бюро Цареву доходчиво объяснили, что судьба – это как бы точный механизм, за которым надо постоянно следить, чтобы не давал люфта. Потом Витю две недели таскали по стажировкам, заставили выучить КОДЕКС, выдали корочки, набор инструментов, личный судьбофон и наконец отправили на первую смену.

– «Успех на работе. Минимум три удачных заявки», – прочитал Витя задание, стоя ночью на чужой кухне. К заданию прилагались рекомендации. – Чушь какая-то. Как это вообще поможет? – бубнил пианист, накачивая продукты в холодильнике Клюквиной дополнительными витаминами, подкладывая ей деньги в кошелек, стирая пыль с лампочек и отмывая окна от копоти.

Проведя полночи за выполнением рекомендаций, новоиспеченный техник не отправился домой спать, а решил понаблюдать за своей подопечной – оценить результат проделанной работы. Приняв таблетку бодрости, он стал ждать утра.

Клюквина была мечтой психотерапевта и главным потребителем всякой мотивационной литературы. Комплексы, душевные тревоги, наследственная глупость. Когда на собеседовании ее спросили про стрессоустойчивость, Яна полчаса не могла успокоиться и плакала, но ее все равно взяли за красивые, красные от слез глаза. И еще потому, что ее дядя знал директора кол-центра.

Вкусно позавтракав, обнаружив лишние деньги в кошельке и напитавшись солнечным светом через чистые стекла, Яна зарядилась хорошим настроением и отправилась на работу. Царев успокоился. В таком настроении можно вершить великие дела и сворачивать горы – не то что звонки принимать.

Но как только первый клиент облаял Яну за то, что ему пришел не тот унитаз, вся уверенность оператора выветрилась, словно люксовые духи, купленные возле метро.

Дальше становилось только хуже. Каждый новый клиент вводил Клюквину в ступор, и девушка часто ставила звонок на удержание, чтобы успокоиться, а затем продолжить беседу. Идиотская музыка в динамике клиента лишь разжигала его враждебность, и как только Клюквина возвращалась с ответом, человек посылал ее обратно или просил предоставить другого оператора.

Понимая, что скорее глухонемой продаст слепому картину по номерам, чем Клюквина – итальянское биде человеку, которому как раз нужно итальянское биде, Царев поступил как обычно: взвалил все на себя. Он звонил в кол-центр сантехнического магазина до тех пор, пока трубку не взяла Яна. Витя решил сам сделать заказ, исходя из своих скромных финансовых возможностей, а заодно поднатаскать свою клиентку на продажи.

Спустя пять минут общения с Яной ему хотелось разговаривать исключительно матом, чего он никогда себе не позволял, даже обучая студентов. Клюквина ничего не понимала в банальных вещах, не могла отличить душевую лейку от садовой, не знала, где на сайте магазина искать смесители, а слово «унитаз» стеснялась произносить вслух. Потом она десять минут составляла заявку, постоянно путала имя клиента и не единожды переходила на ты.

Но больше всего раздражала та самая монотонная и доводившая до белого каления мелодия, которая играла в динамике всякий раз, когда Яна просила «обождать минутку», пока она занимается вопросом.

Через полчаса Царев все же смог оформить три заказа и, совершенно изможденный, поехал домой, где четыре часа играл Штрауса, пока его не отпустило, а дурацкая мелодия не выветрилась из головы.

Юлия · 27.10.2025

Этой же ночью пришла новая разнарядка: «Пять успешных заявок на работе». И те же рекомендации: витамины, солнце, успокаивающий чай, приятные мысли…

– Да вы издеваетесь! – возмущался Царев, глядя на инструкции.

Сделав все точно как было рекомендовано, педантичный Витя снова решил понаблюдать, веря в предначертанный успех. Сегодня Клюквина сделала минус одну заявку. Позвонил один из клиентов и отказался от недавнего заказа. Совершенно разбитая неудачами, Яна то и дело включала людям зубосводящую музыку, а сама бежала в уборную, чтобы поплакать.

«Я так с тобой последние штаны на ершик для унитаза променяю», – задумался Царев, понимая, что все заявки снова ложатся на его плечи.

Вечером он созвонился с мастером и попросил подключить его судьбофон к рабочему телефону Клюквиной, чтобы следить за ней из дома. На следующий день все повторилось: разнарядка, инструкции, слезы и сопли Клюквиной, требовательные клиенты.

Когда позвонил очередной нервный заказчик и начал требовать консультацию, в которой не нуждался, Царев уже знал, что через минуту Яна сдуется и включит ему раздражающую полифонию, а сама будет пить чай с ромашкой, пока не наберется храбрости. Так и случилось.

Терпеть больше не было сил. Некомпетентность и глупость Витя мог простить, но эту музыкальную диарею он был готов лечить даже вопреки собственным принципам. Понимая, что это полное отступление от правил и стопроцентное увольнение, пианист сделал то, чего никогда не делал раньше: проявил инициативу.

В нужный момент Царев перевел звонок на себя. Чувствуя настроение клиента, всю злобу и ненависть, переполняющую человека, техник начал играть ему на пианино.

Играл Царев от души: что-то очень душещипательное и проникновенное, такое, что самый твердый камень растает, как снежинка на ладони. Он сам не знал, что это было. Какая-то истеричная импровизация: немного классики, немного пост-рока, обрывки попсовых мотивов – сплошь настроение, а не конкретная мелодия. Царев ругался, плакал и молил о пощаде через музыкальный инструмент, и это было так доходчиво, что когда в динамике снова зазвучала Клюквина, клиент уже был в совершенно другом расположении духа. Еле сдерживая чувства от искренней игры Царева, мужчина вежливо попросил выставить ему счет на конкретную модель и, больше не задавая никаких вопросов, оплатил его.

Витя сам не верил в успех. Это было невероятно и очень странно. Результат надо было закрепить. Раздался звонок, на проводе была женщина, явно заряженная на скандал. Через тридцать секунд Клюквина уже вышла из разговора, зато в него вошел Царев. Включив громкую связь, он положил телефон на пианино и заиграл.

– Опять какое-то дерьмо, – послышался вскоре из динамика противный голосок. – Хоть бы раз Аллегрову включили…

Для Царева это было проще пареной репы. Не прекращая играть, он плавно перешел на «Шальную императрицу».

Вскоре из динамика послышался вокал. Причем звучал не один голос, а два; потом голосов стало три. Когда вернулась Клюквина, женщины в динамике наперебой просили снова поставить телефон на удержание и «заказали» у пианиста Ваенгу, затем – Буланову, а закончили Натали. В динамике пели, рыдали, смеялись и еще, кажется, стреляло шампанское. Клюквина не понимала, в чем дело, но сбросить вызов не могла по правилам кол-центра. После мини-концерта у нее купили три поддона плитки в египетском стиле и раковину модели «Императрица».

Конечно, успех был сомнительным, метод срабатывал не на всех звонках, но этим же вечером Царев набрался храбрости и позвонил мастеру. Убедившись, что его не уволили, он выпросил разрешение на свою методику. Так как на судьбу это никак не влияло, ему дали зеленый свет и даже похвалили.

Тут-то у Царева и началось раздолье. Не тратя время на идиотские рекомендации, он начал делать то, что умел и любил лучше всего: играл на пианино. Клиенты смеялись, рыдали, пели и подыгрывали на музыкальных инструментах. Это были настоящие телефонные концерты. Люди без конца благодарили ничего не понимающую Клюквину за бог знает какие заслуги.

Приободрившись этой невероятной похвалой и удачными заказами, Яна обрела кое-какую уверенность и начала сама работать более активно и менее эмоционально, а Витя был просто счастлив. Да, он играл не то, что хотел сам, но он играл. А это было главное. К тому же больше всего людям нравились именно его импровизации.

Так продолжалось две недели. Вскоре Цареву пришла первая зарплата. На нее он смог проставиться Семе за приглашение на работу, купить занавески на кухню и заполнить холодильник едой.

Кажется, жизнь налаживалась, вот только на судьбофон начали приходить другие задания, которые никак нельзя было решить при помощи музыки: передвинуть мебель, разморозить холодильник, затопить соседей. Царев стал лениться и выполнял работу вполсилы, мечтая как можно скорее вернуться к игре. Но вскоре Клюквина научилась сама справляться с заявками и перестала включать режим ожидания. Это был конец.

Царев не мог смириться с переменами и только лишний раз убедился в том, что, кроме любимого пианино, ему ничего больше не интересно в этой жизни. В итоге через месяц Клюквину передали другому технику, а Витю попросили сдать судьбофон и рассчитали.

Этим же вечером он обзвонил все конторы, где раньше работал, а потом выложил объявление о репетиторстве. Все возвращалось на круги своя и не могло не огорчать. Через пару дней поступил первый звонок, но совершенно не тот, который ожидал Витя.

– Это же вы техник-пианист? – спросил взволнованный голос.

– Я уже не работаю техником, меня уволили, – ответил Царев и хотел сбросить вызов, но ему не дали.

– Да вы что? Ай-ай-ай, как же так – уволили?

– Очень просто. Не справляюсь.

– Да про вас же легенды ходят! Вы на всё Бюро прославились.

– Здорово, – безрадостно сказал Царев.

– Слу-у-шайте, раз уж вы все равно теперь без работы, не хотите шабашку взять? У меня клиент проблемный…

– Да не нравится мне эта работа: носки прятать, телефоны разряжать… Не мое это!

– Так и не надо! Это я и сам могу, с носками-то. Мне другое надо. Клиент у меня в кол-центре банка работает, а туда, сами знаете в каком настроении люди звонят. Я думал к вам на курсы записаться и тоже играть научиться, но раз вы свободны, то, может, вы?

– Я? Играть? – удивился Царев. – Но я же не работаю…

– Тем лучше, значит, график свободный, – наседал мужчина. – Ну что вам терять, кроме времени?

«И то верно», – подумал Царев и, не особо раздумывая, согласился.

Через шесть месяцев у полусотни техников на судьбофонах стояло приложение с определением музыкальных предпочтений, а счастливый Царев, на радость соседям, работал с утра и до позднего вечера, не покидая собственной квартиры. А вскоре мужчина набрал группу учеников из бывших коллег-техников, которые тоже видели потенциал в таком подходе.

Сам он, конечно, не стал возвращаться в Бюро, но и память ему не стерли, как это обычно бывало с теми, кто увольнялся. Сделали поблажку, как независимому специалисту. А все благодаря Семену – лучшему другу Царева и по совместительству его личному технику, который пошел однажды против правил, желая помочь товарищу. На это, возможно, тоже была воля Судьбы, а может, всему виной хитрый обход ее установок, который вряд ли сможет нанести какой-либо ущерб мирозданию. Кто знает…

В зале слушания

– Мирозданию был нанесен непоправимый ущерб! – впервые за все время этого бесконечного слушания старшего судьбоноса разбирала ярость. Длительные аплодисменты, вспыхнувшие вновь сразу после окончания доклада, резко потухли. – Вы, товарищ Костромин, худшее, что могло случиться с этой конторой, – брезгливо отодвинув от себя все рассмотренные дела, словно какую-то зловонную субстанцию, прогремел председатель. – Для вас и ваших подельников, которых вы смеете называть благородным именем «Техники Судьбы», пороча доблестный образ профессии, не существует никаких идеалов. Нарушить правила КОДЕКСА, поручить работу и тайну Бюро бестолковым и наглым проходимцам, замести следы, плюнуть в лицо назначенному самой Судьбой руководству – это для вас, похоже, как за хлебом сходить. То, что вам доверили такую ответственность, несомненно, наша ошибка, но мы готовы заплатить за свой промах. Надеюсь, что и вы тоже.

– Готов, – не спасовал Костромин. – Но вот что я вам скажу…

– Достаточно слов!

– Нет уж, послушайте! – больше Костромин не давал себя заткнуть и даже блокировал отключение громкости голоса собственным прибором, который выглядел как браслет и носился им на той же руке, что и часы (личная разработка лаборатории техников). – Вы можете сколько угодно называть меня некомпетентным, сравнивать с врагом Судьбы, уличать во всяких преступлениях и саботаже. Но не смейте трогать моих людей, ясно вам?! – Павел Рефрижераторович метал взглядом молнии не хуже председателя, а голос его гремел как майский гром. В какой-то момент они сошлись в немой дуэли и смотрели друг на друга так, что никто не осмелился бы сделать ставку на то, кто первый отвернется. – Да, у меня работают косячники, лентяи, хамы и наглецы. Порой они отходят от правил или пытаются обойти их. Но они не проходимцы!

– Еще какие проходимцы! – не отступал председатель.

– Ошибаетесь!

– Что вы сказали?! Охрана, ну-ка, остудите им обоим хорошенько головы.

Услышав это, юрист Федоров хотел было дать деру, но его первым схватили под локти и приложили лицом к кафедре, отчего остатки его смелости вышли из горла печальным стоном. Еще двое людей в черной форме с надписью ЧОП «СиС» («Спасать и сохранять») стащили Павла Рефрижераторовича со стула и, заломив ему руки за спину, стянули запястья пластиковыми хомутами. Мастеру приказали умолкнуть, но тот не думал останавливаться и продолжал гневный спич:

– На моих людях вся эта организация держится! Когда я вступал в должность, мне передали мир на грани катастрофы. Бесконечные войны, пандемии, катаклизмы – и ни одного адекватного сотрудника, а только какие-то бездушные идиоты, следующие глупому протоколу и даже не понимающие, к чему ведут эти ваши расчеты! Скажите, а вы точно работаете на Судьбу?

– На что это вы намекаете? – председатель так нахмурил брови, что в зале как будто выключили половину освещения.

– На то, что вы же постоянно переписываете КОДЕКС как вам угодно! От первоначального варианта там не осталось и двадцати процентов. Очень удобно, когда нужно чуть-чуть подменить понятия и поменять мировой порядок, не считаете?

После этого заявления в зале начались волнения. Охрана пыталась закрыть рот Костромину, но справиться с этим человеком, чью комплекцию часто сравнивали с медвежьей, было не так-то просто.

– Мы все верим в наше дело. В Великую цель! В то, что эта работа приближает нас к чему-то важному, чему-то Великому. Но мы не верим в вас!

– Да как вы… – председатель задыхался, его лицо побагровело, рот судорожно ловил воздух. – Вы… вы… вы вообще осознаёте, что говорите?!

– Я уже приговорен, не так ли? Так какая мне разница? Чем вы меня напугаете? Приговорен я, кстати, людьми, а не Судьбой. И все у нас решают люди. Вы говорите, что я и мои сотрудники – враги Судьбы, но это вы – настоящие враги! Вы – бюрократы и лицемеры – вечно подменяете понятия, прикрываетесь какими-то расчетами! Откуда нам знать, что вы не масоны, не иллюминаты и прочие теневые правители, а мы не ваши рабочие шестеренки? А? Что скажете?

Охрана уже почти выволокла его из зала слушания, но тут председатель скомандовал:

– Стойте!

Он встал из-за стола и медленно обвел взглядом зал, где царил хаос. Люди спорили, ругались, некоторые даже пытались драться.

– Я так понимаю, что здесь есть те, кто солидарен с этими утверждениями?!

Под тяжелым взглядом председателя люди замерли: одни потупили глаза, другие съежились за спинками кресел, будто пытаясь исчезнуть.

– Ссыкуны, – безразлично бросил вполголоса Павел Рефрижераторович и опустил голову на грудь.

– Властью, данной мне Бюро, – угрожающе закаркал председатель, – я приказываю отвести этого мерзавца к Оси Судьбы, где он и понесет заслуженное наказание.

– Да, пожалуйста, господа, отведите меня. Хоть полюбуюсь наконец-то на эту вашу ось.

Костромин напоследок пытался заглянуть в глаза коллегам в зале, которые сами десятки раз высказывали те же мысли и проявляли оппозиционные настроения, но все они отводили глаза и молчали. Вместо них ответил председатель:

– Что же вы молчите? Если кто-то еще из присутствующих разделяет мнение этого… этого террориста, можете высказаться и проследовать за ним!

Первым замотал головой юрист. Вернее, попытался замотать, потому что голова его все еще была прижата к кафедре рукой охранника.

Наконец Костромина выволокли, и, как только двери зала захлопнулись за ним, председатель залпом выпил половину воды прямо из графина, зачесал жидкие волосы назад, а когда почувствовал, что может говорить с должным спокойствием, произнес:

– У нас тут не диктатура, вы все пришли сюда по собственной воле. Верить в наше дело или нет, решать вам. Но если вы идете против КОДЕКСА, – он замолчал, дав фразе повиснуть в воздухе, – вы становитесь угрозой. А с угрозами мы не церемонимся, и увольнением тут не отделаться.

Юлия · 28.10.2025

Ось Судьбы

Павла Рефрижераторовича вели по длинному коридору с давящим низким потолком. Вдоль стен, выкрашенных коричневой краской, мелькали однообразные двери кабинетов: «Промышленно-технический отдел», «Бухгалтерия», «Заместитель начальника лаборатории». Костромин знал их все – не раз бывал в каждом из них.

Но вот двери кончились. Коридор свернул и уткнулся в узкую лестницу, винтом уходящую вниз. Костромин никогда не спускался туда. Даже когда ремонтировал с отцом коммуникации, этот проход оставался для них закрытым.

Теперь он представлял, что ждет его внизу: темные, пахнущие ржавчиной и теплой сыростью катакомбы с отопительными бойлерами, кучей гнилых труб, облупившимися стенами и еле живыми редкими лампочками, свисающими с потолка без плафонов. Там должна быть какая-то тесная вонючая подсобка со старыми ведрами и швабрами, которую и отведут ему под камеру, пока за ним не придут, чтобы стереть память. Никто никогда не слышал, чтобы в Бюро были темницы. Вернее, ходили какие-то анекдоты о заложниках Судьбы, но это были просто шутки, в которые мало кто верил. Здание хоть и старое, но оно не оборудовано как тюрьма, да и суды проводились нечасто – лишь по особым случаям. Как в этот раз.

Павел предполагал, что на него постараются повесить все возможные грехи. Раз уж все равно впереди его ждет полное забвение, то почему бы не списать большую часть проблем на одного хорошенького козла отпущения?

Они спустились на один этаж, затем еще на один. До слуха начали доноситься те самые тяжелые звуки насосов из котельной, но лестница продолжала уходить вниз, а с ней и Костромин вместе со своими конвоирами. Минус четвертый этаж, минус пятый… Тринадцатый… Двадцатый… Они спускались и спускались, а шутки о темницах все больше начинали походить на правду, и Костромин даже почувствовал тревогу. Неужели ему действительно придется гнить под землей до тех пор, пока рассудок не даст течь?

Наконец лестница закончилась у внушительных размеров железной двери, напоминающей вход в золотохранилище. Тут они и сделали привал до тех пор, пока сверху не послышались шаги.

– В сторону, – скомандовал один из конвоиров и оттолкнул мастера к стене, за что чуть не поплатился носом.

Вскоре появился председатель, с ним секретарь и еще три члена Совета – двое мужчин в строгих траурных костюмах и с такими же траурными лицами, а также женщина с пронизывающим, хищным взглядом – Аделаида Генриховна. Все они были почтенного возраста и заслуженного авторитета, ведь они приложили руки к таким великим историческим моментам, как создание парового двигателя, штурм Бастилии и падение династии Цин.

Один из них, тот, что был похож на ожившую мумию, занимал пост редактора КОДЕКСА – утверждал новые пункты и подпункты законов. Другой, чуть более живой на вид, когда-то возглавлял счетоводов, а ныне негласно считался главным врагом своего бывшего отдела. Именно с его подачи началась автоматизация и цифровизация Бюро, что стало причиной массовых увольнений. Аделаида Генриховна являлась гением инженерного дела, она была главным мудрецом Бюро. Ходили разные легенды о ней: кто-то даже полагал, что ее давно уже нет в живых, ведь женщина редко появлялась на людях и большую часть жизни провела за закрытыми дверями кабинетов.

«Надо же, сколько чести», – думал Костромин, глядя на этих уважаемых динозавров, сопровождающих его к месту заточения или же к месту возможной казни.

Четверо, включая председателя, подошли к двери и встали с двух сторон в каком-то скорбном молчании. Секретарь подал председателю портфель. Тот провел пальцами по торцам, нащупывая потайные замки. Щелкнув ими, старший судьбонос выудил из скрытого кармашка футляр, обитый синим бархатом. Аделаида Генриховна потянулась к своей тонкой дряблой шее, на которой висела серебряная цепочка. Третий, тот, что был самым ветхим и периодически засыпал на ходу, закатал штанину, явив миру не только старую, с выступающими синими венами икру, но и несколько кожаных ремешков, которые удерживали скрытый от посторонних взглядов чехол. А глава счетоводов достал какую-то вещь из внутреннего кармана пиджака.

Костромин впервые наблюдал за этим ритуалом и завороженно молчал. Председатель открыл футляр, и Костромин увидел длинный тонкий ключ в виде сверла, какими обычно открывают гаражные ворота. Все четверо, не сговариваясь, приняли необходимое положение: двое потянулись к верхним углам двери, двое, кряхтя от напряжения, – к нижним и, сняв задвижки с потайных личинок, загнали ключи до упора.

– На три, – скомандовал председатель. – Раз, два, три!

Ключи одновременно повернулись. Механизмы щелкнули, дверь подалась вперед.

– После вас, – скомандовал председатель, и конвоиры затолкали Костромина в странный проход, а сами почему-то остались снаружи. Там же остался и секретарь председателя.

Ослепительный белый свет ударил в глаза мастеру, заставив инстинктивно прикрыть лицо ладонью. Воздух обжег ноздри странным многослойным запахом, всколыхнул в памяти калейдоскоп образов: туманное утро на деревенской реке, пропахшие мелом школьные коридоры, асфальт, дымящийся после летнего ливня. Потом сознание резко рвануло в мастерскую училища, где юный Костромин впервые взял в руки рубанок. Головокружение от запаха нового судьбофона, церковный ладан в день венчания, сырость древних камней…

Жизнь пронеслась в сознании вихрем. Железобетонная уверенность рассыпалась, оставив после себя тревожную зыбкость. В груди вспыхивали то радость, то щемящая грусть – будто апрельский ветер крутил в душе невидимые флюгеры. Стены дрожали от скрытой мощи, а в ушах звенела странная гипнотизирующая мелодия.

До этой секунды Костромин был убежден: Судьба бестелесна. Нет в мире точки, где бы она материализовалась и стала чем-то осязаемым.

Одновременно с этими мыслями пришло горькое осознание неправоты. Мастер сожалел о своем неверии и стыдился своих громких слов и пустых обвинений в адрес родной организации. Как мог он предать идеалы и веру, которым следовал всю жизнь? Как мог он предать КОДЕКС?..

– Я же еще в прошлый раз сказал, чтобы заменили прожекторы! А половину вообще убрали! Для кого это освещение? Для мышей? – гневно закричал председатель, и уже через секунду свечение, принятое Костроминым за божественные лучи Судьбы, погасло, и перед взором предстало совсем не то, что ожидалось.

Какая-то огромная, этажей в семь, нелепая машина, сплошь состоящая из промасленных металлических конструкций, монотонно крутила разнокалиберные шестеренки, толкала тяжелые поршни и издавала характерный для любого промышленного станка гул, который Костромин принял за чудесную и странную музыку. Устройство выглядело непонятно и напоминало фантазию безумного гения.

Удивительный, будоражащий аромат тоже как-то резко потерял свое волшебство и оказался просто очень хорошим парфюмом, которым пользовался оператор, бесконечно следящий за странным механизмом и, кажется, пожизненно запертый тут вместе с ним. Бездушная, перепачканная мазутом образина крутила огромный, покрытый чем-то вроде солидола вал, выходящий прямо из черной бездны земли. Больше в этом помещении ничего не было.

– Это что? – крикнул Павел Рефрижераторович. Из-за шума разговаривать здесь можно было только криком.

– Судьба, – с какой-то усмешкой в голосе произнес председатель.

– Это – Судьба? – наморщил лоб Павел Рефрижераторович. – По-вашему, я совсем идиот?

– Рабочее название СЦЗО-36. Стабилизатор центральной земной оси.

– Ось земли? Смеетесь? – Костромин нахмурился еще сильнее. – Ее же не существует буквально. Любой школьник вам скажет, что это условная линия. Хватит вешать мне лапшу на уши. Где моя камера? – он озирался по сторонам, ища другую дверь, но увидел лишь рубку оператора.

– Мы не смеемся и не издеваемся. Шутки закончились. Вас не на экскурсию привели, чтобы развлекать, а для того, чтобы вы понесли наказание… – старший судьбонос сделал паузу, хмуро разглядывая странное допотопное устройство, которое явно работало как-то неправильно. Плавность хода механизмов была нарушена, периодически слышался какой-то лязг и глухие удары. – Разумеется, оси не существует, но благодаря вот таким СЦЗО, расположенным по всему земному шару, мы можем воздействовать на гравитационно-кинетический баланс, который условно называем Осью Земли.

– Планета вертится благодаря физике, точка, – продолжал настаивать на своем Костромин.

– Правильно. Почти правильно. Официально известно, что на вращение Земли действует несколько сил: закон сохранения углового момента, процессы, шедшие во времена образования планет, гравитация и центробежные силы. Но после того как Землю начали обильно заселять люди и влиять на ее физическую и биологическую структуры, естественное вращение стало сильно меняться, что очень быстро привело к разрушительным последствиям. Древние цивилизации заметили это еще тысячи лет назад и построили их, – он указал на машину, – стабилизаторы. И они не вращают Землю – они ее… успокаивают.

Мастер хотел потребовать прекратить этот цирк и отвести его уже в нормальную тюрьму, где он с достоинством примет заслуженное (или нет) наказание.

– Каким образом это, – он показал на машину с нескрываемым скепсисом, – может что-то стабилизировать? Какой мощности должен быть двигатель, чтобы раскручивать или, наоборот, замедлять ход целой планеты? Нет, нет и нет! – он мотал головой. – Даже не пытайтесь меня убедить в том, что я работаю на какую-то идиотскую машину…

– Двигатель – это мы. Все мы. Люди, – в разговор вступила женщина-инженер, чей голос, несмотря на возраст, звучал невероятно сильно, ее слова прорезали грохот машины без единого повышения тона. – Человечество – это естественный мотор, который действует на планету. И с каждым годом этот двигатель увеличивается в размерах. Каждая стройка, шахта, водохранилище смещают центр тяжести Земли. Миллиарды тонн бетона, выкачанная нефть, вырубленные леса – все это меняет инерцию планеты. И если не следить за этим, то необходимая для существования всего живого скорость будет сбита, начнутся различные катаклизмы. Для того и было создано Бюро. Мы направляем людей: незаметно подталкиваем их к нужным решениям, которые удерживают необходимый темп. Но если мы не справляемся, то к делу подключаются стабилизаторы. Раньше одного стабилизатора хватало на континент, сейчас же их сотни, и все взаимодействуют между собой.

– Простите я пока не очень…

– Допустим, нам нужно замедлить ход на 0,0000000000001 градуса в секунду, и у нас на это всего десять лет, – не дала себя перебить Аделаида Генриховна.

– Ну допустим, – Костромин скрестил руки на груди.

– Мы делаем расчет и получаем, что для достижения результата нужен направленный сейсмический резонанс в ста разных точках планеты, где как раз установлены наши СЦЗО. Для этого проводим взрывные работы в узловых точках. Ударные волны фокусируются через систему геостабилизаторов…

От этой терминологии древний редактор КОДЕКСА захрапел стоя. Все остальные слушали внимательно, вернее, делали вид, что слушают, и с умным видом кивали.

– Дальше энергия попадает в кинетический аккумулятор – там столкновение волн создает эффект стоячей частоты…

– Аделаида Генриховна, все равно никто ничего не понимает. Умоляю, давайте уже к сути, – взвыл бывший глава счетоводов.

– Хорошо, – недовольно хмыкнула инженер, чувствуя себя лишней среди этого некомпетентного сброда. – Начинается работа. Сборщики информации находят необходимого кандидата, ему высчитывают программу, которую передают технику для дальнейшей работы. А дальше самое интересное. Одним утром некоему мужчине наступили на ногу в переполненном лифте. Пустяк? Возможно. Но сосед не извинился. Они поссорились. Потом подрались. Вернувшись домой на взводе, мужчина не может справиться с нервами и в порыве гнева срывается на своих любимых жену и кота. Постепенно соседская ссора перерастает во вражду. Подключаются другие соседи. И вот уже наш герой лежит ночью без сна, ненавидя многоквартирный ад и всех его обитателей.

Несмотря на бездушный механический тон и речь как у робота, в воздухе будто бы возникали картинки: уставший мужчина, пустой взгляд в потолок, пальцы, сжимающие подушку.

Аделаида Генриховна продолжала:

– Он еще не знает, что через месяц его постоянный стресс станет причиной частого брака на работе, которую позже он потеряет, и что его жена уйдет к другому, устав от его вечного недовольства, от туманных перспектив и от бесконечных склок с соседями. Все эти события – аккуратные штрихи на полотне его судьбы и детали формулы. Но только мы в курсе того, каким будет результат.

Словно одобряя эти слова, машина издала шипение, и один из ее гигантских поршней сделал движение вниз.

– И вот наш страдалец на пороге депрессии. Он готов бросить все: работу, трехкомнатную квартиру, друзей – и уехать из ненавистного города, где он так несчастен. Ему видится только одно решение: купить дом в глуши, жить и наслаждаться дарами добровольного одиночества – без соседей, без городской суеты и без каких-либо отношений. Возможно, он даже сможет завести небольшое хозяйство. Мы постоянно подогреваем в нем это желание: усиливаем давление со стороны соседей и начальства, делаем все возможное, чтобы он возненавидел свою жизнь, и идем дальше. Нашими стараниями рынок недвижимости не способен предложить ничего путного. Отчаявшись, человек находит совершенно неживописный клочок земли, где в ближайшее время точно не вырастет очередной многоквартирный муравейник, и собирается возвести там свой маленький хлипкий Эдем. Ему никто не ставит палки в колеса, потому что этот клочок не имеет никакой практической ценности, и региональные власти спокойно продают человеку этот малопривлекательный кусок земли. Завершив стройку, мужчина решается на рытье скважины и вызывает специалистов, которые во время бурения натыкаются на залежи полезных ископаемых. Их добыча в промышленных масштабах производится при помощи как раз тех самых взрывных работ. Дальше дело за малым. Очень быстро информация доходит до нужных и влиятельных людей, процесс запускается, и никакой частной мечте его уже не остановить. Что-то подобное происходит одновременно в сотнях разных уголков планеты.

Костромин почувствовал, как по спине побежали мурашки.

– А что с искателем уединенной жизни? В расход?

– Зависит от других расчетов, – во взгляде Аделаиды Генриховны не было ни намека на жалость. Цифры, схемы, уравнения – все это давно вытравило из нее обычные человеческие чувства. Она была идеальным солдатом Бюро – холодным и расчетливым. – Зато мы получаем цепочку взаимодействий и энергию, необходимую для замедления. Вот вам примитивнейший пример. А ведь все началось с того, что один человек наступил на ногу другому, и это, несомненно, заслуга Бюро и техников судьбы, которые смоделируют данную ситуацию… – она усмехнулась, но в ее улыбке не было ни тепла, ни злорадства – лишь пустота. – Никто в этой цепочке даже не догадается, что спас мир от гибели. А между тем так оно и есть. Мы вынуждены вечно корректировать решения людей, поддерживать баланс. Хотя вам это и так известно. Ничего нового.

– Да уж… Совсем ничего… – Костромин выглядел спокойным, как море в погожий день, но внутри него бушевал шторм. Мозг сам, словно машина, с трудом крутил ржавые шестерни мыслей. Вся эта чушь вдруг обрела жуткую логичность. Разве не так всегда и строилась их работа? Случайные встречи, неожиданные повороты, ведущие к необходимым и важным результатам…

– А почему никто никогда об этом ничего не говорит? Люди уверены, что работают на Божество, что Судьба – это что-то невидимое, что-то могущественное… А по факту… мы просто обслуживаем… машины.

– Меньше знаешь – крепче спишь! – вернулся в беседу председатель. Его пальцы неслышно постукивали по металлическому ограждению, отделяющему людей от зоны работы механизмов, на которые был направлен его взгляд. – Пока люди не знают о существовании таких машин, они не хотят их захватить. СЦЗО способны не только сохранить мир в целости, но и разрушить его. Поэтому допуск к таким знаниям есть лишь у крайне ограниченного количества людей.

– И у тех, кому скоро проведут лоботомию, – грустно усмехнулся Павел Рефрижераторович.

– Вы до сих пор думаете, что мы просто сотрем вам память и отпустим, не так ли?

Мастер кивнул.

– Нет, Павел Рефрижераторович, это было бы расточительством живой силы. Ваши промахи и промахи ваших сотрудников слишком сильно разбалансировали Судьбу. Слышите этот гул? – он кивнул на машину. Звук напоминал вой огромного раненого зверя.

– Да, но разве она и не должна так гудеть? – пожал плечами Костромин.

– Не настолько громко. Слишком много цепочек и связей было разрушено из-за ваших неудач. С каждым годом ход планеты ускоряется все больше, а механизмы быстро изнашиваются. Пойдемте.

Все четверо вошли в застекленную рубку управления, где не в меру надушенный оператор пил чай. На панели приборов десятки стрелок дрожали в красной зоне. Одна из шкал пульсировала в такт гулу – как кардиограмма перед инфарктом.

– Неужели протирание обычных лампочек от пыли, чья-то нарушенная диета или игра на пианино могут привести к разбалансировке такого стабилизатора и разгону планеты?

– Вы даже не представляете, какое влияние на нашу реальность оказывают самые, казалось бы, незначительные людские поступки. Иногда простой нищий и его скудная, на первый взгляд, история меняют судьбу мира куда больше, чем правители целых государств с их громкими реформами и законами.

Костромин поджал губы: он и сам прекрасно знал ответ на этот вопрос. Лампочки и пианино – это лишь начало цепи. Трудно проследить, до каких масштабов может раскрутиться маховик. Жалкий уголек способен выжечь целый лес, слово способно развязать войну, оставленная на столе чашка может стать причиной открытия жизненно важного антибиотика. Все начинается с мелочей.

Председатель стоял вплотную к панели, его лицо, искаженное мерцанием аварийных индикаторов, отражалось в стекле приборов.

– И теперь вам предстоит все исправить. Или, – он обернулся, и на лице его застыла жуткая улыбка, – нам придется вернуться к методам раннего Средневековья, когда баланс пытались поддерживать, сбрасывая людей прямо на шестерни.

Несмотря на внутреннюю дрожь, ни один мускул не дрогнул на лице Костромина.

– И что, это помогало?

– Нет. Но в преддверии катастрофы пробуют всё.

* * *

Павел Рефрижераторович Костромин стоял возле своего старого шкафчика в общей раздевалке и медленно стягивал комбинезон. В ушах все еще эхом отдавался гул стабилизатора, хотя с того момента, как Павел спустился под землю и узнал о машинах, прошел год. И это был самый тяжелый год в его жизни. Во-первых, он провел его без сна и отдыха, постоянно работая и килограммами поглощая препараты для поддержания жизненных сил. А во-вторых, теперь он знал правду: Судьба не божественный замысел, не абсолют справедливости, к которому нужно стремиться всем существам, обладающим сознанием, не тайна за семью печатями – просто математика. Пока Земля крутится с нужной скоростью, люди живут. Всё.

В душе зияла пустота. Как заставить себя принять, что все, ради чего ты существовал и во что верил, обстоит иначе? С другой стороны, все наконец стало понятно и обрело логику. Ошибки, которые техники допускали во имя «благих» намерений, – это просто ошибки. И они действительно оказывали разрушительные действия. Костромина судили заслуженно: он плохо выполнял свою работу, и это чуть не разрушило целый мир. Но он положил все силы, ресурсы и все здоровье на то, чтобы исправить ошибки. И исправил их. Показатели СЦЗО-36 вернулись в свое нормальное состояние, машину перестало лихорадить, Земля замедлилась. Мир, кажется, был спасен. Костромин отработал долг, а теперь… Теперь ему пора уходить.

Переодевшись, он взял с верхней полки шкафчика шариковую ручку, достал из рюкзака папку с чистыми листами и, бросив короткий взгляд на шеврон «Техники Судьбы», тихонько прикрыл дверцу.

Разместившись за обеденным столом в пустой цеховой столовой, он начал заполнять шапку заявления, а сам мысленно возвращался то к одному воспоминанию, связанному с работой, которой посвятил жизнь, то к другому. И каждый раз, когда, задумавшись, допускал ошибку, он сразу вынимал из папки новый лист, а старый сминал в руках, точно снежок. И начинал заново, пока мусорное ведро до краев не наполнилось испорченной бумагой.

За последний год случилось много всего. Слишком много. Пока Павел пахал как проклятый за десятерых, без перекуров и перерывов на обед, место мастера отошло его заместителю Гадову. Павел Рефрижераторович всегда был против этого самовлюбленного инфантила, но знал, что Гадов – мавр, хоть и худосочный, но при этом еще и ответственный трус. Он не будет закрывать глаза на неудачи своих сотрудников, не станет покрывать их и спускать на тормозах мелкие проблемы и недочеты. А потому Костромин молча поддержал его кандидатуру, чего никак не ожидали от него теперь уже бывшие подчиненные. Приход Гадова к власти означал массовые сокращения, а еще – тонны объяснительных и отчетов. И первым в очереди на «добровольное» увольнение стоял сам Костромин. Но в отличие от других, он действительно хотел уйти.

* * *

– Здравствуйте, Павел Рефрижераторович, – раздался звонкий девичий голос в тот самый момент, когда Костромин занес кулак, чтобы постучать в дверь своего бывшего кабинета, с которой на него теперь таращилась табличка «Мастер Ф. У. Гадов». Судя по тому, что табличка висела сильно неровно, вешал ее сам Гадов. От неожиданности Костромин выронил заявление на увольнение, и оно плавно улетело куда-то в темное чрево коридора, сделав в воздухе мертвую петлю.

– А Федора Устиновича нет, я его уже пятнадцать минут жду.

– Ягодкина, забодай тебя комар! Ты не у клиента дома! В следующий раз, когда надумаешь к коллеге из-за спины обратиться, сделай одолжение, хотя бы какой-то световой или звуковой сигнал подай издалека, – пробубнил Костромин, ища глазами лист, но Ягодкина его опередила.

– Вы… увольняетесь? – голос ее дрогнул, когда она подняла заявление и протянула бывшему начальнику.

– А это не ваше, Анастасия Владимировна, дело, – выхватил Костромин лист и, отвернувшись к двери, пробубнил: – Где этот гад шляется…

– Знаете, а я ведь точно так же, как и вы, два года назад стояла здесь с таким же заявлением.

– Да? – снова повернулся к ней Костромин, изобразив что-то вроде удивления.

– Ага, меня тогда отговорили, кстати.

– Неужели?

– Точно-точно. И я рада, что отговорили, потому что на тот момент я даже не подозревала, как важна моя работа, зато теперь точно знаю, – голос Ягодкиной сочился раздражающим оптимизмом.

– Это точно, важна… – он вздохнул и снова отвернулся, стиснув зубы. Этот слащавый тон резал слух.

– Мы ведь трудимся ради Великого дела, ради самой Судьбы, ради…

– Насть, оставь меня! – вырвалось у него.

– А почему вы решили уйти?

Терпение Костромина лопнуло:

– Потому что потерял смысл, ясно?!

– Ясно, чего же не ясного, – ответила Ягодкина, не моргнув и глазом. – Просто странно это все. Вы нам всем на первой неделе работы твердили про смысл. Мы думали, вы фанатик. «Судьба то, судьба сё… Всем зачтется…»

– Было дело, – голос Павла Рефрижераторовича вернулся в прежнюю спокойную тональность. – Просто я знаю теперь чуточку больше – вот и все, а ты, Ягодкина, работай и не смотри на меня. Дело-то действительно важное, просто я очень устал.

В узком мрачном коридоре повисла тишина. Было слышно, как желудок Костромина сводит очередной спазм из-за растворяющегося там препарата для утоления голода, который Павел Рефрижераторович по привычке принимал теперь ежедневно.

– Так может, в отпуск? Душу отвести, а потом в бой с новыми силами? Мы вас очень ждем на прежнем месте!

– В том-то и дело, что отводить нечего. Нет, ее, души-то.

Костромин устал от этого пустого диалога и уже собирался уйти, чтобы вернуться через пару часов и положить заявление Гадову на стол. Он решил, что если и в этот раз не застанет его на месте, то передаст заявление секретарю, а затем спокойно отработает положенные две недели и уйдет куда-нибудь на завод рядовым слесарем.

– Да я же образно… А вообще, вы, кажется, давно не доводили клиента до конца и забыли все на свете, пока просиживали должность вот в этом самом кабинете, – хмыкнула Настя, скрестив руки на груди.

– Ягодкина, ты не забывайся!

– А что вы мне сделаете? Уволите? – прозвучало с вызовом.

– Могу и уволить, у меня, знаешь ли, не заржавеет. Связи никуда не делись, достаточно сделать звонок.

– Ну… ну правда, Павел Рефрижераторович, вам бы парочку закрытий провести, вспомнили бы и про душу, и про цель нашей работы… А хотите, можем вместе! Попросим кого-нибудь из ребят уступить своего клиента, уверена, что многие с радостью согласятся.

– Да не хочу я! Нечего вспоминать. Это абсолютно техническая операция: закрыл клиента, снял задачи в судьбофоне, получил премию и две недели отпуска, пришел, тебе выдали новую рабочую единицу, всё, – фыркнул Костромин.

– А как же прощание?

– Да о чем ты вообще? Какое прощание?!

– С душой, Павел Рефрижераторович. Слушайте, а вы хоть одного клиента закрыли, когда работали техником?

Костромину не нравился тон, с которым Ягодкина напирала на него, он уже хотел сказать, что техники совсем распоясались без его руководства, но понял, что его как раз на это и подбивают, и поэтому ответил совершенно иначе:

– Я их закрывал, когда твоих родителей еще в проекте не было.

– Уверены? А мне почему-то кажется, что вы либо врете, либо действительно забыли, как это делается.

– Слушай, Ягодкина, ты чего привязалась, как сотовый оператор с предложением сменить тариф?

– Я же сказала: мне в свое время помогли остаться, когда я так же стояла здесь, перед тогда еще вашим кабинетом, и теперь чувствую, что должна отдать долг.

Кажется, Ягодкина не собиралась отступать.

– Да кто тебе помог? Фамилию-то хоть назови этого сердобольного благодетеля. Пока не уволился, хоть попробую ему премию выбить за заслуги перед Судьбой.

– Я фамилию не знаю…

– В каком смысле?

– Сейчас объясню…

Торговка сладостями

В КОДЕКСЕ отсутствуют какие-либо упоминания о душе, Боге, Рае и Аде. Любые попытки сравнений или проведения параллелей с потусторонними силами являются личными выводами сотрудников Бюро и не находят официального подтверждения или опровержения.

Техник судьбы Настя Ягодкина переминалась с ноги на ногу возле двери начальника, не решаясь постучать. В руках она держала заявление на увольнение. Буквы немного поплыли от упавших на них слез, серый лист был весь в заломах и напоминал не документ, а старую тряпку, поднятую с пола.

– Ягодкина, ты чего тут вход караулишь? – послышался голос сзади. Настя подпрыгнула на месте и схватилась за сердце, правда, не с той стороны.

– Блин, Костя! И так нервы на пределе, а тут ты еще подкрадываешься, – выдохнула техник.

– Увольняешься? – нахмурился парень, мельком взглянув на заявление, а затем перевел взгляд на красное лицо девушки. – Что, клиент довел?

– Не совсем, – Ягодкина убрала бумагу за спину. – У моего клиента сегодня это… – она набрала полные легкие воздуха и на выдохе продолжила: – Последний день должен был быть. Я не смогла его закрыть…

Втерев порцию новых слез в кожу, Настя занесла кулачок, чтобы постучать в дверь, но Костя схватил ее за запястье.

– Да погоди-ты горячку пороть. Слушай, просто не парься. Мы не убиваем людей, это же Судьба делает. Ну вспомни десятый раздел «Четвертого закона», ты же на пятерки все тесты сдавала: «Техник судьбы не несет моральной, физической и юридической ответственности за исполнение указаний, полученных от судьбопроизводства, при исполнении…»

– Да ладно, хватит! – Ягодкина резко оборвала его. – Я все прекрасно помню!

– Ну а чего ты тогда паришься? Закрыла – и всё. Что тебе этот клиент? У тебя их еще сотня будет. Зато сразу двухнедельный отпуск и премия – красота же. Да ты радоваться должна!

– Я не могу… Не мое это.

– Да твое, твое! У тебя коэффициент выполненных задач выше всех в прошлом месяце. Надо просто доделать до конца.

– Нет, – замотала головой девушка. – Не справлюсь.

– Ладно, погоди, я тебе подскажу. Только давай отойдем.

Техник загадочно мотнул головой в сторону и увлек Ягодкину за собой во мрак коридора, куда-то к старым театральным креслам.

– Костя, спасибо тебе, но…

– Тихо! – шикнул парень и перешел на шепот: – Слушай и не перебивай, поняла?

Настя сглотнула комок в горле и коротко кивнула.

– Есть одна женщина, раньше работала у нас, сейчас на пенсии. Бабке уже лет четыреста, наверное. Она закрыла больше тысячи клиентов. Причем не только своих, но и другим помогала, ну вот таким, как ты, нюням.

– Иди в баню, – толкнула его Ягодкина.

– Я шучу. В общем, там тетка – просто хладнокровная машина. Убивает людей на раз.

– Ты же сказал, мы не убиваем людей!

– Ну а эта убивала. Я слышал, ее клиенты раньше срока коньки отбрасывали. Много слухов ходит.

– Думаешь, она мне поможет?

– Как попросишь, – пожал плечами техник. – Давай я тебе адрес напишу, подсвети мне.

Он достал из кармана ручку, затем выхватил заявление из рук Насти и, приложив бумагу к стене, на обратной стороне листа вывел координаты.

– Это же в другой части страны, – нахмурилась Ягодкина, забрав лист. – И что за адрес: Центральный рынок? Где номер телефона? Как я ее найду там?

– Она работает на этом рынке. Можешь у мужиков в цехе попросить разрешения воспользоваться телепортом. А найдешь по волосам, – подмигнул парень и ушел по своим делам.

Настя вернулась к двери начальника, постояла несколько минут, затем что-то пробурчала себе под нос и твердой походкой направилась в цех, где один из техников-ремонтников проводил ее к старому, покрытому маслом и металлической пылью телепорту, напоминающему обычную бочку с вырезанным в стенке проемом, и, дернув за рычаг, включил аппарат.

* * *

Центральный рынок был поделен на два: продуктовый и вещевой. Встречались также небольшие закутки и прилавки с пирожками, живыми и неживыми цветами, оптикой и церковной атрибутикой. Ягодкина обошла все отделы, и запахи смешались в ее носу, так что голова кружилась. Техник думала, что женщина с такой характеристикой, как ее описал Костя, должна работать в мясном отделе. Она представляла себе монстра в женском обличье, на чьих руках никогда не засыхает кровь. Но, к своему удивлению, подходящую по описанию женщину она нашла в крохотном отделе сладостей.

Продавец как раз взвешивала финики молодому человеку, да и сама была похожа на очень старый ссохшийся финик, который завалился за холодильник и пролежал там несколько лет. Серое, поросшее морщинами лицо, застывшее в одном бессмысленном выражении, бесцветные глаза, в которых отражалась лишь старческая тоска, наряд траурных оттенков – ничего особенного. Но вот волосы… Волосы были удивительные. Никогда еще Ягодкина не видела такой длинной и толстой косы. Это был целый канат, сплетенный из серебряных нитей, свисающий практически до пола. Ничто в этой женщине не выдавало хладнокровного маньяка. Увядшую несколько веков назад красавицу – возможно, но не убийцу.

– Нет, я тебе не помощница, – отрезала пожилая торговка, когда Настя изложила суть просьбы.

– Но ведь для вас же это не проблема. Вы стольких закрыли…

– Закрыла? Закрыла?! Это так теперь называется? – возмутилась старуха. – Хотя чему я удивляюсь? Никто никогда не переживал за чужие души, особенно молодежь. Сколько помню, все мои коллеги провожали своих подопечных в последний путь с жадной улыбкой. Подумаешь, человека не стало! Зато в отпуск на две недели – красота! – иронизировала женщина. – Если не можешь работать, уходи и не думай. Это хорошее решение. Я жалею, что не уволилась после первого клиента, – тон старухи сменился с возмущенного на трагический, редкие брови расслабились, в выцветших глазах появились слезы. – Это был мальчик двенадцати лет, Миша. Я провожала его в последний путь, пока его родители были бог знает где. Прошло триста пятьдесят два года, а я до сих пор помню его уставшее лицо и наш с ним разговор… – она отвернулась и принялась раскладывать коробки с песочным печеньем.

– Разговор? Разве клиенты нас видят? – вполголоса спросила Ягодкина.

– Перед тем как ты провожаешь клиента в другой мир, грани стираются, и человек видит все невидимое, что его окружает. У вас есть пара минут на общение. Миша не хотел уходить. У него было столько планов. Он мечтал уехать в город, стать кузнецом, а я должна была поставить точку и… поставила. Эти волосы, – она погладила седую косу, а затем сжала ее крепко в руках, словно хотела вырвать с корнями, – они напоминание обо всех, кого я когда-то проводила.

Зашел покупатель, покрутился возле конфет и, фыркнув, ушел в соседний отдел.

– Вы сказали, что Миша не хотел уходить. А что, были те, кто хотел? – не отставала Ягодкина.

– Конечно. Когда человек теряет над собой контроль и вся его жизнь зависит от других, а на судьбофон день за днем приходит одно и то же задание: «Клиент должен прожить еще день». Когда несчастный в наручниках безумия, а ключи давно утеряны, и другие не подходят. Или когда все личные войны проиграны и смерть приходит как к себе домой, без конца поглядывая на часы. В такие моменты люди хотят уйти как можно скорее.

– И вы их провожали?

– Да, провожала, – металлическим голосом произнесла женщина, – если они сильно просили.

Ягодкина не верила своим ушам. Это было не просто нарушение всех главных правил, это… Это была катастрофа. Перед ней действительно стояла бунтарка и уголовница.

– Но ведь это же незаконно! Вас должны были судить!

– А почему, по-твоему, я живу уже почти четыре века? – усмехнулась женщина с серебряной косой.

– Таблетки от старости, их же всем дают…

– Ха! Таблетки. Техники судьбы уходят на пенсию в двести два года, если сами не сдуются раньше, – торговка сладостями замотала головой. – Не-е-ет. Таблетки не дают бессмертия.

Юлия · 29.10.2025

Этим же вечером, за два часа до смены, Ягодкина разыскала Костю, чтобы поделиться новостями. Парень зашел в офис Бюро, чтобы установить обновление на свой судьбофон. Они столкнулись в столовой. Костя набрал целый поднос и, не успев сесть за стол, принялся жевать. Настя взяла только кофе.

– А что, действительно люди видят своего техника за минуту до смерти? – спросила Ягодкина, после того как рассказала о встрече с бывшей сотрудницей.

– Есть такое, – чавкал с набитым ртом Костя.

– И что ты обычно говоришь им?

– Я? Ничего не говорю. Зачем мне с ними говорить? Слушать их нытье? Просто молча жду, пока все закончится, сливаюсь с интерьером.

– То есть тебе даже не интересно, что у человека внутри?

– Органы внутри и желчь, – надменно цыкнул Костя и отхлебнул из кружки.

– Но ведь ты десятилетиями ведешь человека к его финалу, а иногда – целую семью. Разве ты не хочешь рассказать им о том, что это ты подкручивал винтики их судеб, а многие их решения были заранее спланированы и несли какой-то смысл.

– Да нет никакого смысла, Ягодкина! – Костя начинал раздражаться. – Это просто работа. Ау-у! Никто не знает, что там с этой судьбой. Может, и нет никакого замысла, просто кто-то развлекается, посылая нам дурацкие задания. Расслабь булки и живи спокойно. Я даже имена их не всегда запоминаю. Один ушел – другого назначили. Родился – помер. Кому какое дело?

Настя была в шоке. Этот человек, этот циничный кусок личности не имел даже представления о сострадании. И, судя по его словам, все вокруг рассуждали точно так же.

– Ты куда? – спросил Костя, когда Ягодкина резко встала из-за стола, пролив на него немного кофе.

– На работу. Не хочу, чтобы к моему подопечному, моему Аркадию Семеновичу, в самом конце жизни приставили такого техника, как ты.

– Удачи, – закатил глаза парень и принялся за десерт.

* * *

– Снова ты? – спросила торговка сладостями, заметив на пороге магазина девушку.

– Я остаюсь работать, – твердо заявила Ягодкина. – Но прошу вас один раз помочь мне справиться, пожалуйста. Я не хочу быть как все. Хочу, чтобы мои клиенты уходили достойно.

После непродолжительного молчания старуха кивнула. Она взяла упаковку конфет и начала запирать отдел.

– Зачем это? – спросила Ягодкина, показав на сладости.

– Я всегда угощаю их при встрече, – улыбнулась женщина.

* * *

Бездыханное тело Аркадия Семеновича лежало на каталке в машине скорой помощи. Врач уже констатировал время смерти. В больницу ехали без мигалок, замолкла сирена.

– Душа еще не покинула тело. Формально он жив, – сказала торговка.

Ягодкина жадно впитывала каждое ее слово, как почва, изголодавшаяся по дождю.

– Значит, душа существует?

– Конечно. Смотри.

Веки Аркадия медленно разомкнулись, губы дрогнули, но эти перемены заметили только Настя и ее ветхая помощница.

– Как себя чувствуете? – спросила седовласая женщина у покойника.

– Нормально, кажется. Я что – умер? – зрачки его бегали по кругу. Двигать мужчина мог только ими и еще губами, а вот остальные части тела оставались парализованными.

– Почти. Еще минута – и все закончится. Хотите конфетку?

Старуха достала из сумочки конфеты «Мишка на Севере» и показала их Аркадию. Тот не отказался. Она развернула одну и вложила ему в рот. Мужчина начал жевать, довольно причмокивая.

– Вы готовы уйти? – спросила она, когда он расправился с тремя конфетами и поблагодарил за угощение.

– Честно говоря, не очень. У меня же внук вот-вот родится. Дочка до тридцати пяти дотянула с детьми, а я бы хотел хоть немного поиграть в деда. И жену нельзя оставлять сейчас. На даче крыша прохудилась, теплицу надо починить, да и на юг же собирались, в последний, так сказать, раз… – грустно вздохнул мужчина и облизал шоколад с губ.

– Я бы очень хотела вам помочь. Но судьба так сложилась, что вам нужно уйти, это важно. Таков замысел, – сказала торговка и достала новое угощение.

– А что, судьба существует? – искренне удивился Аркадий. – Я как-то не особо во все это верю, знаете ли.

– Существует. Я техник судьбы, слежу за тем, чтобы все шло так, как задумано. Вы должны понимать, что ваша жизнь была очень важна. Вы сделали много полезного.

– Это что же? Ел, спал и ходил на работу? – усмехнулся мужчина.

– Каждый день вы совершали миллион действий, которые имели важные для мира и других людей последствия, просто вы о них не знаете. Вы очень важный человек. Я хочу, чтобы вам было спокойно. Вы сделали много, а все успеть невозможно.

– Неожиданно, конечно. Но обнадеживает. Мне действительно стало как-то немного легче. И все-таки, я бы хотел сделать еще чуть-чуть…

– Увы, но…

Старуха не договорила, потому что сидящая напротив Ягодкина резко изменилась в лице. Показывая пальцем на судьбофон, она вскочила и со всего размаху ударила мужчину в грудь, затем еще раз и еще. Появился пульс. Заработали легкие. Услышав сдавленный хрип, врачи засуетились.

– Что, отбой? – спросила женщина, когда медики стабилизировали пациента, а раскрасневшаяся от волнения и усталости Ягодкина подсела к ней.

– Ага! Только что пришло сообщение, что ему дали пять лет! – от радости голос Ягодкиной сделался хрустальным.

– Поздравляю, – заботливо погладила ее по голове торговка сладостями. – Тебе, кстати, постричься бы пора.

– Я решила, что буду отращивать волосы, – сказала Настя, утирая слезы счастья.

* * *

Через две недели в больничной палате Аркадий Семенович рассказывал жене и дочери, как пережил клиническую смерть.

– И что там? Что ты видел? Был кто? Маму видел? – атаковали его родные вопросами, после того как поблагодарили все высшие силы и реанимационную бригаду за спасение любимого мужа и отца.

– Честно говоря, я ничего не помню, – признался Аркадий. – Кажется, была старуха, вся в черном, и у нее была… коса.

Родственники поменялись в лице. В их взглядах читался неподдельный ужас.

– Господи!.. – от накатившего ужаса жена прикрыла рот ладонью. – И что же она от тебя хотела?

– Да не помню я! – отмахивался Аркадий. – Кажется, угощала конфетами…

* * *

– Кисель.

– Что? – переспросила Ягодкина.

– Фамилия у нее Киселева, зовут Анна Александровна, мы ее раньше тетя Аня звали или Кисель, – Костромин сидел на полу, прислонившись спиной к стене. – Я и сам думал, что она давно уже отошла в мир иной ну или куда-то в те края.

– Так вы помните, как это – закрывать клиентов?

В темном коридоре Костромин видел только силуэт Ягодкиной. Та тоже расположилась на полу неподалеку.

– Нет, – признался бывший начальник, – не помню. Наверняка я закрывал своих, но это было так давно, что в памяти остались только какие-то обрывки, связанные с подменой нижнего белья или с ремонтом дверных петель, но никак не с прощаниями и с разговорами перед смертью. Знаешь, Ягодкина, – Костромин закряхтел, поднимаясь с пола, – ты дала мне хорошенький, ободряющий подзатыльник. Они там, конечно, все инженеры и математики, умные, расчетливые, знают все на свете, могут расписать любую жизнь от первого и последнего вздоха, заточить ее в формулу, сделать так, чтобы машина крутила Землю… – Павел Рефрижераторович размахивал руками, словно дирижируя невидимым оркестром. Ягодкина согласно кивала, но сама понятия не имела, о чем талдычит ей Костромин. – Но они действительно сидят в своих кабинетах, перекладывают бумажки, стучат по клавиатурам ноутбуков и не представляют, что происходит между техником и его клиентом. Только тот, кто выходит на объект и проводит по двенадцать часов в сутки в течение тридцати, сорока, шестидесяти лет рядом со своим подопечным, может точно ответить, есть у человека душа или нет.

– Так точно, Павел Рефрижераторович! – Ягодкина расплылась в улыбке, наблюдая, как в бывшем начальнике просыпается боевой задор, а в голосе появляются знакомые воинственные нотки.

– Мы столько всего видели… – его голос дрогнул. – Чувствовали то, что нельзя объяснить. Мы не ангелы-хранители, но, клянусь: они были рядом! Особенно когда клиент в шаге от смерти оказывался… по моей же глупости.

– И я чувствовала! – взвизгнула Ягодкина, вскакивая как ошпаренная.

– Пусть идут лесом со своими стабилизаторами и осями. Дело, конечно, хорошее, правильное, но никакого отношения к Судьбе это не имеет. Да и кто-то же направил тех, первых, на создание этих машин. Была же жизнь до СЦЗО, а значит, была и Судьба, настоящая Судьба, и души у людей всегда были, и что-то еще…

– Вы правы, Павел Рефрижераторович! Абсолютно! А что такое СЦЗО?

Несмотря на подписку о неразглашении, Костромин вкратце рассказал Ягодкиной все, что узнал год назад, а когда закончил и собрался уходить, из-за угла материализовалась фигура Гадова. Он самодовольно насвистывал какой-то мотивчик себе под нос, перекидывая ключи от кабинета на указательном пальце.

– Костромин? Ягодкина? Вы чего тут забыли? У вас дел мало? Так я вам быстро найду новые!

– Федя, варежку захлопни! – Костромин так резко осадил Гадова, что у того задрожал второй подбородок. – Я тебе тут бумагу на подпись принес, – протянул Павел Рефрижераторович заявление.

– Уходите? То есть уходишь? – голос Гадова предательски дрожал, когда он прочел строчку «Прошу уволить меня по собственному желанию».

– Верно. Хочу немного отдохнуть, отвести душу, понять, зачем я пришел в этот мир и что ждет меня дальше, а там видно будет – может, вернусь.

– Так подай заявку в Бюро, пусть тебе расчет пришлют, как бывшему руководителю. Думаю, тебе пойдут навстречу, – не понимал сути этой экзистенциальной бравады Гадов.

– Не надо мне расчетов, я сам все выясню! – Костромин поправил воротник и, бодро зашагав в сторону выхода, крикнул, не поворачивая головы: – И если ко мне кто-то придет – хоть техник, хоть чистильщик, – клянусь КОДЕКСОМ, Землю с орбиты собью! Так и передай начальству.

– Ну… ну ладно… Как скажешь.

– Подождите, Павел Рефрижераторович, я с вами!

Ягодкина суетливо копалась в рюкзаке, пока не нашла написанное два года назад заявление, которое носила с собой на всякий случай, и, припечатав его к груди Гадова, помчалась вслед за Костроминым.

– Сходил, называется, кофейку попить…

Гадов почесал затылок и посмотрел на криво висящую табличку. Уголки его губ дрогнули – то ли в улыбке, то ли в гримасе усталого разочарования.

Благодарности

Хочу выразить огромную благодарность трем удивительным женщинам, без чьего терпения и поддержки не состоялось бы ничего из моего творчества.

Моей маме, Галине Разницыной, – за бесконечную веру в меня.

Моей любимой супруге, Анастасии, – за вдохновение и любовь.

И моему редактору и другу, Татьяне Свинаковой – за мудрость и профессионализм.

Спасибо вам, дорогие!

Вы лучше всех знаете, как непросто бывает со мной, но, несмотря на мой сложный характер, продолжаете помогать, поддерживать и верить в меня. Я бесконечно ценю это.

Желаю, чтобы у ваших техников Судьбы всегда было только две главные задачи: оберегать и делать вас счастливыми.

Техники судьбы

Юлия

Администратор

Юлия

Администратор

Юлия

Администратор

Юлия

Администратор